Октябрь 2011 года начался вполне обычно. С теми же традициями, мыслями, переживаниями.
Она сидела на лестнице между первым и вторым этажом на третьей ступеньке сверху так, что почти касалась лбом пола следующего этажа, при этом нервно перебирая пальцами ворс лестничного ковра. Старый, протёртый до дыр от времени, ковёр больше не предотваращал ощущение холода, идущее от древесины. Но сидеть на нём именно в этот день казалось приятным. Редкое в этом городе, солнце прорывалось сквозь маленькое окно-ветраж, расположенное точно по середине стены и красило прохладный комнатный воздух в ярко-алый цвет. Медленно плыла от стены к стене серая пыль. Она начинала путь от потолка и, красиво кружась, оседала на мебели, покрывая лакированные ручки стульев тончайшим равномерным слоем. Меланхолично шепча своё "тик-так", напоминали о своём существовании круглые настенные часы. Ирония в том, что они тоже, как и все живые существа в нашем мире, врали, так за десять лет со дня своего изготовления на местной фабрике и не сказав ни одного правдивого слова. Дело не в том, что механизм был неисправен. Были неисправимы хозяева часов. Точнее хозяйка, имевшая привычку постоянно переводить стрелки то назад, то вперёд, пытаясь обмануть суровую правду о том, что всё идёт только вперёд и с каждой секундой её жизнь всё ближе к расправе, которую она всеми силами старалась оттянуть.
Вероника судорожно вздохнула. Мысли о возможной кончине, посещавшие её уже не в первый раз, волновали её. Говорят, что наивным людям сложнее. Куда уж сложнее, если они ещё и впечатлительные.
Взгляд девочки постоянно метался от календаря к портрету над входной дверью. В чём же суть волнения? Почему ей с такой уверенностью казалось, что что-то вот-вот произойдёт? Но нет. Не сейчас, не здесь, не сегодня.
Теперь её взор был прикован именно к портрету. Издалека было довольно сложно рассмотреть все мельчайшие детали со зрением, далёким не просто от идеала, а даже от нормы. Но она знала то лицо. Те черты. Просто потому, что сама рисовала этот портрет.
Эта её бабушка. Зоя Михайловна Хохловская. Ещё год назад жившая всего в двух автобусных остановках от дома Вероники.
Может ли быть так, что мысли о смерти начали навещать девочку после появлении над дверью портрета? Или может дело не в нём? В любом случае смерть это та вещь, в чью суть должны вникать 11-летние дочери Латвийских сантехников.
Она скользнула пальцами под ковёр и вытащила помятый свёрток бумаги, полностью исписаннный мелким бабушкиным почерком. Это было её последнее письмо, которое она передала в семью внучки не за долго до своего ухода в мир более светлый.
Прочитав его тогда, мама начала плакать, протирая веки бумажной салфеткой, чтобы не потекла чёрная подводка. Папа боялся женских слёз, поэтому попросил Веронику спрятать письмо, чтобы мама не смогла больше возвращаться к его прочтению. Меньше драмы…
В письме бабушка писала, что время её настало и будь у неё хотя бы ещё несколько лет, то она бы исправила много своих ошибок и наконец то помирилась с тётей Валентиной. Но увы, такова Божья воля, так что бабушка вынуждена уйти, не попрощавшись и просит прощения за все обиды. Так же она будет рада, если орда её друзей сделают меньше шума. Не такая уж эта трагедия.
На похоронах и поминках той "орды друзей" и не было. Наврятли кто-то вообще знал о том, что 25 апреля в 12 часов утра одним чаловеком в их дворе стало меньше.
А как обьяснил папа, то самое большое заблуждение в жизни человека, это думать о том, что после его кончины прибежит толпа людей, приедет телевиденье и все дружно будут плакать о том, что не стало такого удивительного человека, которому нет замены. Незаменимых людей нет.
- Так что, доченька, бабушка наша была слишком самоуверенна. Не будь такой как она, хорошо? - с этими словами Максим Игоревич поцеловал Веронику в лоб и пошёл допивать с мужиками бутылку водки, разбрасываясь тостами на право и на лево.
Вероника снова судорожно вздохнула и сунула письмо обратно под ковёр. Странно, что со всей своей любовью к чистоте, мама так и не нашла этого листка, даже несмотря на то, что уже не раз проходила по лестнице с пылесосом.
Снова взгляд приковал бабушким портрет. Нарисованный неумелой детской рукой, он должен вызывать ничего, кроме усмешки. Что это за пародия на высокое искусство? Но нет. Каким то образом взгляд старушки с портрета гипнотизировал, заставляя засиживаться на лестнице часами.
- Думаю, что пора снять его, - подумала Вероника. - Он не приносит нам троим ничего, кроме грустных размышлений.
Она упёрлась ладонями в пол, оттолкнулась и медленно встала. Голова чуть кружилась от смены положения, но она двинулась вперёд уверенным шагом.
Принесла из кухни табуретку, придвинула поближе к стене, чтоб наверняка дотянуться до рисунка, потом, посчитав, что одного стула будет мало, принесла ещё один, установила. И, проявив чудеса ловкости, быстро, подобно дикой пантере, взобралась на это сооружение. Комната сверху кажется другой. Теперь уж точно вид с лестницы не сравнится с этим.
Девочка повернулась к портрету и постаралась снять его как можно аккуратней. Но, к несчастью, толстый железный гвоздь не желал возвращать художнице её работу.
Вероника начала дёргать за раму картины уверенней, приподнимать её то с одного края, то с другого. Но тчетно.
- Проклятый-проклятый гвоздь. Глупый! - разозлилась она и с такой силой дёрнула рисунок, что гвоздь выскользнул из стены. Вероника, никак не расчитывая на резкую победу над гвоздиком, оступилась и рухнула вниз, предворительно ударившись головой об угол комода.
Всего несколько секунд и в доме номер шесть на улице Кройнеку всё стихло. Рыжий кот Марцепан, уныло мурлыча, слизывал кровь с лица хозяйки. Тихо продолжали тикать лживые настенные часы…