Начиная свой путь по проводам наушников, музыка тонкой струёй проникает в мои уши, а там, по каналам, тёчет дальше, растворяясь в крови. Я чувствую, как шелест слов проходит сквозь каждый мой сосуд и орган, не пропускает ни единой вены и артерии. В живот мелодия вливается мощным водопадом. Даже двумя водопадами. Их потоки стремительно стекают по стенкам грудной клетки, сталкиваются друг с другом, и возникает волна, всплески которой достигают сердца. В момент соприкосновения тех двух звучащих ручьёв, в моей душе рождается новая симфония несравнимая ни с чем, скручивающая всё внутри, похожая на любовь.

Багровые воды Онэма поглотили меня. Я не мог выбраться из них. Я был приклеен к водной глади. Мне оставалось лишь дышать, закрыв глаза.
Поднялся ветер. В один миг над рекой возникла тень. Меня затянуло в тьму. Но я всё лежал.
- Вега, ты здесь?
Звонкий смех в ответ.
- Подожди, Ким. Всего минутку. Я покажу тебе кое-что.
Я почувствовал, как кто-то опустился в воду рядом со мной.
- Проснись только.
- Я не сплю.
- Тогда открой глаза. Мне нужно, чтобы ты помог мне распустить волосы.
Я остался лежать. Лишь протянул руку, чтобы помочь распутать её косы.
- Ну открой же глаза.
- Я устал.
- Ким! Прошу…
Я вздохнул, поморщился, приоткрыл один глаз. Среди непроглядной темноты я смог разобрать лишь слабое свечение, исходящее непонятно откуда. Но этот самый свет казался таким манящим, что я не побоялся приблизиться к нему. И тут те самые отблески превратились в вспышку, настолько сильную, что мне показалось, что всё вокруг исчезло. Вода вдруг испарилась. Я упал на землю, разорвав рукава рубашки. Мне чудилось, что я ослеп. Закрыв лицо руками, скрючившись в три погибели, я валялся в пыли.
- Что это? Что произошло?!
Снова смех в ответ.
- Ты ещё не понял, Ким? Ну посмотри же на меня, ну посмотри!
Я думал. Потрясение было слишком сильным. Вздох. Всеми силами я старался перестать дрожать. Но в тот миг, когда тёплая ладонь опустилась мне на плечо, я ощутил прилив смелости. Я поднял голову.
Вега стояла всего в шаге от меня. Её тело светилось. Точнее не тело, а нечто, похожее на тонкие белые нити, окутавшее её горло, плечи, поясницу.
- О боже! Вега! Твои волосы!..
- Да, Ким. Но это ещё не всё.
Она приподняла волосы над головой. Казалось, что в темноте происходило движение. Я пригляделся.
- РЫБА!
Меня ошарашило. Я отпрянул назад.
- ОНА ЛЕТАЕТ.
Пространство заполнилось громким, нескончаемым хохотом.
Ещё рыба. И ещё. Вокруг меня закружился целый изумрудный вихрь из плавников и жабр, что переливались золотом, стоило им приблизиться чуть ближе к волосам Веги.
- Как? Скажи мне как?! Ты наверно желаешь, чтобы я сошёл с ума!
Лицо Веги резко переменилось. Она посмотрела на меня иначе. В её глазах читалось презрение.
- Ты не прав.
Свет потух синхронно со щелчком. Я не мог увидеть ничего. И ора моего никто не слышал, ведь его не было. Вакуум окружил меня. Я задохнулся.

- Могу смотреть человеку в глаза, улыбаться, а думать не о том, что он говорит, а о чем-то совсем другом. Понимаешь?
- Понимаю.
Робким движениям Суи стряхнул лепесток каштана с плеча Фредерики.
- А что понимаешь ты? - продолжил он.
- Разве я должна что-то понимать?
- Это уже твой выбор, - с этими словами Суи достал из кармана шорт длинный смычок и начал, не торопясь, водить им по струнам контрабаса.
Фредерика вздохнула. Ей не оставалось ничего, кроме как достав из чехла старую дедушкину блок-флейту, разбавить общее музыкальное уныние.
- Люблю тебя.
- И я.
Ветвь каштана скрипнула, поплыли по воздуху нежные запахи цветов. Ласковые мелодии, разлетаясь повсюду, целовали уши.
В городе поселялось лето.

Любовь - двуликое чувство, дарящее нескончаемую эйфорию и необоснованные мечты в начале, и кидающее нас на скалы в конце. Её невозможно увидеть. Её невозможно измерить. Она как космос. Прекрасна, но порой недосигаема, непонятна, неподдающаяся изучению. Может быть тёплой, как Солнце. Может быть холодной, как Северный Ледовитый океан.
Подкрадывается незаметно, внезапно. Поднимает до небес, делает существование жизнью. Уходит же с размахом. Падать больно. Когда сердце разбито, пение ангелов, что мы ощущали ранее, превращается в хохот дьявола. Нас тресёт от боли. Страдание рвёт нас на куски.
Антони де Сант - Экзепери сказал: "Настоящая любовь начинается тогда, когда ничего не ждёшь взамен".
Но может ли она быть настоящей?
Те, кто ответят "да", подвержены иллюзии. Те, кто ответят "нет" погибнут под грузом своего реализма.
Вот видите, вариантов нет. Но не любить невозможно. Невозможно не ждать, что тебе ответят взаимностью. Мы все всегда ждём. Если долгожданной взаимности нет, то мы погибаем. Сжираем себя жалобами, слезами.
Я никогда не любила сама. И, если честно, боюсь. Потому что любовь обманчива. И порой мы называем любовью то, что ею не является. Это может быть симпатией, влечением.
Любовь создана для всех. Но к каждому она приходят в своё время. Она чувствует когда ты готов. Те люди, что выдерживают её напор, всегда будут счастливы. Те, что портят себе жизнь ревностью и просто не пытаются понять любовь, вскоре потеряют всё. Но второй шанс тоже будет. Всё же любовь не до конца монстр. Милосердие тоже входит в её функции.
Любовь- важнейший учитель. К ней мы должны прислушиваться. С ней приходит опыт. Главное не сдаваться, даже если обожгла она слишком сильно. Затвердевшее сердце снова станет мягким. Улыбка-доверчивой. Я ведь правду говорю, не так ли?

Среди темени ночи, плетущей, подобно пауку, коконы сумрака вокруг моего белого обнажённого тела, я сижу, забившись в углу, и пытаюсь всосать в себя последние глотки пыли, неторопливо плавающей в застоявшемся воздухе детской.
Декабрьский вой, сочась сквозь прозрачный тюль, как сок черники сквозь марлю, отбирает у меня последние попытки сохранить тепло. Теперь всё. Ни зноя батарей, ни света ночника. Вокруг меня ветает депрессия, акомпонируя струям зимнего ветра. Я стараюсь уловить ритм, чтобы подпевать, но для ветра не существует музыкальных законов. Я могу лишь смириться.
Моя кровать теряет уют. Не стоит идти туда. Уж слишком настойчиво манит меня к себе Тень, облачённая в чёрную вуаль. Она тянет ко мне свои крючковатые пальцы, пытается ухватиться за горло. Мне не хочется поддаваться её ядовитой улыбке. Я знаю, что попади я в её обьятия, мне уже не сказать себе утешающих слов "Я не умру этой ночью". Солнце осветит мои побелевшие от ужаса волосы, с губ сорвётся последний вздох. Заря унесёт душу к Солнцу.
Синими венами, избороздившими мёртвенно-белые руки правит бессонница.

У меня под рёбрами живут ибисы. Чёрные, как уголь в безпросветных шахтах. Они высовывают свои длиные шеи, увенчанные маленькими головами, сквозь мою грудную клетки и начинают размахивать крыльями. Каждый вздох - новый взмах крыла.
Я вожу пальцами по тонким, отполированными кровью, граням костей. Кажется, будто я стараюсь извлечь звуки из этих мраморных клавиш пианино. Но музыка играет только в голове. Наверно это Вивальди.
Я смыкаю глаза, чувствуя как ресницы сплетаются между собой, оброзовывая плотный засов - я не проснусь, стоит привидеться кошмару.
Моя голова опускается на подушки и, медленно прорисовывая детали, воображение начинает показывать Сатурн, облитый растопленным маслом.
Струи масла тянутся к другим планетам, обплетая каждую звёздочку Млечного Пути тонкими золотистыми нитями. На ходу, масло застывает. Теперь это Сырная галактика.
Чёрный кот выползает из тьмы. Он попровляет шляпу-цилиндр, прыгает. Из его изящной, гибкой спины вырастают крылья, как у летучей мыши. Я следую за ним, то догоняя его, то отставая на несколько метров. Мне интересно, куда кот меня приведёт. Наконец, его мягкие лапки соприкосаются с Ураном. Кот перевоплащается в поезд, цвета ночного неба. Из его металлической трубы показывается желтокожий, как лимон, человек во фраке. Он снимает маску. Оказывается, его кожа красная! Мужчина хитро смотрит на меня, стоящую на космическом перроне посреди пустоты. Но он, кажется, не желает пускать на свой призрачный рейс. Краснолицый делает знак рукой, и громко дыша белым паром, поезд уносится в никуда. Я просыпаюсь.

Из света в темень. Из освящённой подземки в ночь городской жизни. Из прокуренного тепла, в освежающий холод. От печальных лиц к чёрным маскам.
Ноябрь делает невероятные вещи с людьми, жизнь которых полна близости и просто загромождена одиночеством.
От остывшей металлической скамейки сводило ноги. Рукава синего пальто были слишком коротки, чтобы спрятать покрасневшие обветренные руки. Мокрые от луж ботинки привели к насморку. Нос плакал, неперставая.
«Почему этот мальчик жжёт спички?».
Лёгкие переполнялись сладковатым запахом гари. Хотелось кашлять. Но съёжавшааяся от напора ветра душа каждый раз вырывалась изо рта белым паром, улетая вслед за синим огоньком пламени и тут же возвращалась обратно, стоило спичке, попрыгав на асфальте, потухнуть. Ей, душе, тоже хотелось погреться.
На главной площади сияла фиолетовыми лампочками ёлка. Новогодняя. Вокруг неё многочисленными рядами выстроились домики. Предпраздничная ярморка в этом году началась слишком рано.
Судорожный вздох мужчины справа. «Неужели он думает о том же, о чём и я?»
Почему то именно в этот момент мне захотелось недоверчиво взглянуть на него. Настолько недоверчиво и серьёзно, чтобы он содрогнулся всем телом от страха, что мои лживые глаза, обычны изгибающиеся в дугу от улыбки, вдруг стали такими по-мертвецки бездушными. Но он и пальцем не повёл. Его взор был прикован к рекламному щиту.
Меня затошнило. Как козлиная бородка незнакомого человека, так непренуждённо колыхающаяся на ветру, может вызывать столько эмоций сразу? Прежде заинтересованность, непонимание, затем отвращение. Фу.Я отвернулась.
Автобус, неожиданно показавшийся на горизонте среди маленьких машинок, показался мне необычайно медленным сегодня. Он неторопливо, покачивая зелёным пластмассовым корпусом, полз от фонаря к фонарю.
Возле бордюра, отделяющим тротуар от проезжей части, начали толпиться люди. Они нервно копошились в своих карманах, в поисках проездных билетиков, за ранее готовясь к неизбежной битве за сидение. Вскоре в воздухе заколыхались десятки оранжевых картоновых карточек. Вот они — билетики.
Это зрелище показалось мне забавным. Сколько раз я сама учавствовала в этой беготне, но ни разу наблюдала за этим «пред-автобусным» ритуалом со стороны. Жалкая, правда, комедия.
Издав предупредительный гудок, автобус распахнул двери.
Я зашла последней, кинув прощальный взгляд в сторону мужчины с бородкой.
Когда педаль газа была нажата, с улицы донеслись возмущённые крики, бегущего за автобусом человека. Я сжала рукоятку портфельчика крепче.
«Не виновата я, дядя. Мне просто понравилась пряжка на вашей сумке». Вскоре ор стих. Я удовлетворённо улыбнулась своему отражению. Скука, толкающая нас на странные поступки — жуткая штука.

Октябрь 2011 года начался вполне обычно. С теми же традициями, мыслями, переживаниями.
Она сидела на лестнице между первым и вторым этажом на третьей ступеньке сверху так, что почти касалась лбом пола следующего этажа, при этом нервно перебирая пальцами ворс лестничного ковра. Старый, протёртый до дыр от времени, ковёр больше не предотваращал ощущение холода, идущее от древесины. Но сидеть на нём именно в этот день казалось приятным. Редкое в этом городе, солнце прорывалось сквозь маленькое окно-ветраж, расположенное точно по середине стены и красило прохладный комнатный воздух в ярко-алый цвет. Медленно плыла от стены к стене серая пыль. Она начинала путь от потолка и, красиво кружась, оседала на мебели, покрывая лакированные ручки стульев тончайшим равномерным слоем. Меланхолично шепча своё "тик-так", напоминали о своём существовании круглые настенные часы. Ирония в том, что они тоже, как и все живые существа в нашем мире, врали, так за десять лет со дня своего изготовления на местной фабрике и не сказав ни одного правдивого слова. Дело не в том, что механизм был неисправен. Были неисправимы хозяева часов. Точнее хозяйка, имевшая привычку постоянно переводить стрелки то назад, то вперёд, пытаясь обмануть суровую правду о том, что всё идёт только вперёд и с каждой секундой её жизнь всё ближе к расправе, которую она всеми силами старалась оттянуть.
Вероника судорожно вздохнула. Мысли о возможной кончине, посещавшие её уже не в первый раз, волновали её. Говорят, что наивным людям сложнее. Куда уж сложнее, если они ещё и впечатлительные.
Взгляд девочки постоянно метался от календаря к портрету над входной дверью. В чём же суть волнения? Почему ей с такой уверенностью казалось, что что-то вот-вот произойдёт? Но нет. Не сейчас, не здесь, не сегодня.
Теперь её взор был прикован именно к портрету. Издалека было довольно сложно рассмотреть все мельчайшие детали со зрением, далёким не просто от идеала, а даже от нормы. Но она знала то лицо. Те черты. Просто потому, что сама рисовала этот портрет.
Эта её бабушка. Зоя Михайловна Хохловская. Ещё год назад жившая всего в двух автобусных остановках от дома Вероники.
Может ли быть так, что мысли о смерти начали навещать девочку после появлении над дверью портрета? Или может дело не в нём? В любом случае смерть это та вещь, в чью суть должны вникать 11-летние дочери Латвийских сантехников.
Она скользнула пальцами под ковёр и вытащила помятый свёрток бумаги, полностью исписаннный мелким бабушкиным почерком. Это было её последнее письмо, которое она передала в семью внучки не за долго до своего ухода в мир более светлый.
Прочитав его тогда, мама начала плакать, протирая веки бумажной салфеткой, чтобы не потекла чёрная подводка. Папа боялся женских слёз, поэтому попросил Веронику спрятать письмо, чтобы мама не смогла больше возвращаться к его прочтению. Меньше драмы…
В письме бабушка писала, что время её настало и будь у неё хотя бы ещё несколько лет, то она бы исправила много своих ошибок и наконец то помирилась с тётей Валентиной. Но увы, такова Божья воля, так что бабушка вынуждена уйти, не попрощавшись и просит прощения за все обиды. Так же она будет рада, если орда её друзей сделают меньше шума. Не такая уж эта трагедия.
На похоронах и поминках той "орды друзей" и не было. Наврятли кто-то вообще знал о том, что 25 апреля в 12 часов утра одним чаловеком в их дворе стало меньше.
А как обьяснил папа, то самое большое заблуждение в жизни человека, это думать о том, что после его кончины прибежит толпа людей, приедет телевиденье и все дружно будут плакать о том, что не стало такого удивительного человека, которому нет замены. Незаменимых людей нет.
- Так что, доченька, бабушка наша была слишком самоуверенна. Не будь такой как она, хорошо? - с этими словами Максим Игоревич поцеловал Веронику в лоб и пошёл допивать с мужиками бутылку водки, разбрасываясь тостами на право и на лево.
Вероника снова судорожно вздохнула и сунула письмо обратно под ковёр. Странно, что со всей своей любовью к чистоте, мама так и не нашла этого листка, даже несмотря на то, что уже не раз проходила по лестнице с пылесосом.
Снова взгляд приковал бабушким портрет. Нарисованный неумелой детской рукой, он должен вызывать ничего, кроме усмешки. Что это за пародия на высокое искусство? Но нет. Каким то образом взгляд старушки с портрета гипнотизировал, заставляя засиживаться на лестнице часами.
- Думаю, что пора снять его, - подумала Вероника. - Он не приносит нам троим ничего, кроме грустных размышлений.
Она упёрлась ладонями в пол, оттолкнулась и медленно встала. Голова чуть кружилась от смены положения, но она двинулась вперёд уверенным шагом.
Принесла из кухни табуретку, придвинула поближе к стене, чтоб наверняка дотянуться до рисунка, потом, посчитав, что одного стула будет мало, принесла ещё один, установила. И, проявив чудеса ловкости, быстро, подобно дикой пантере, взобралась на это сооружение. Комната сверху кажется другой. Теперь уж точно вид с лестницы не сравнится с этим.
Девочка повернулась к портрету и постаралась снять его как можно аккуратней. Но, к несчастью, толстый железный гвоздь не желал возвращать художнице её работу.
Вероника начала дёргать за раму картины уверенней, приподнимать её то с одного края, то с другого. Но тчетно.
- Проклятый-проклятый гвоздь. Глупый! - разозлилась она и с такой силой дёрнула рисунок, что гвоздь выскользнул из стены. Вероника, никак не расчитывая на резкую победу над гвоздиком, оступилась и рухнула вниз, предворительно ударившись головой об угол комода.
Всего несколько секунд и в доме номер шесть на улице Кройнеку всё стихло. Рыжий кот Марцепан, уныло мурлыча, слизывал кровь с лица хозяйки. Тихо продолжали тикать лживые настенные часы…